Дальше меня дернули в Царское, я даже решил, что воспитывать будут и выговаривать за “моего ставленника”, но нет — на склонное к мистике царское семейство Тунгусский метеорит подействовал как бы не больше, чем на сибирскую тайгу. Аликс вообще смотрела широко раскрытыми глазами, меня даже допустили до Алексея, вокруг которого после известных событий выстроили непробиваемое кольцо охраны. Малой радовался, дергал меня за бороду и смеялся — приключение с похищением никак не отразилось на его поведении. Забыл уже все напрочь.
— Григорий, — царь выглядел сконфуженно, но взял себя в руки и продолжил, — прости, что не доверял, что на Соборе ругал. Вот, возьми на память…
Николай протянул мне золотые часы с императорской монограммой, выложенной мелкими бриллиантами. Ого, кабинетские часы, да еще не с гербом, а вензелем Николая, да не просто золотые, а с камушками! Это как бы не самая высокая личная награда от императора. Есть еще броши — но они для дам и табакерки — но я не курю. А самые распиаренные яйца Фаберже попросту не ко времени. Так что царь отдарился по максимуму.
— Спасибо, государь, принимаю с благодарностью. И прошу высочайшего дозволения обратить их в деньги для колоний и приютов, чтобы не давать поводов для слухов, что старец-де в золоте и бриллиантах ходит.
— Да, — печально улыбнулся император, — злые языки страшнее пистолета. Сам грешен. Поступай по совести, но тогда я должен тебе другой подарок.
Дают — бери. Я немного подумал и попросил написать одну личную просьбу одному там большому начальнику. С этим посланием и уехал из Царского, снова лучшим другом императорской семьи, молитвенником и заступником.
В Юсуповском меня ждал не вполне обычный визитер — военный агент при османском посольстве миралай, то есть полковник, Кылыч-бей. Он дожидался меня в приемной и совсем извел Анечку своими восточными подкатами, отчего она передала визитера мне с явным облегчением.
Стиль общения у полковника был одинаков что с женщинами, что с мужчинами и полчаса я старательно пытался разобрать среди словесных кружев, что же ему нужно. Все оказалось по классике — нужна Кемска волость. То есть не сама Кемь с окрестностями, а Босния и Герцеговина.
Турки, лишившись агента в лице танцовщицы, забеспокоились и пошли на прямой контакт — чуяли, что на Балканах припекает. Если в Берлине и тем более Вене им объяснили беспочвенность протестов против грядущей аннексии, то оставался шанс настропалить русскими руками сербов — пусть гяуры объявляют мобилизацию и бодаются, а правоверные тем временем будут затягивать вопрос.
Де-юре Босния до сих пор турецкая, несмотря на то, что уже бог весть сколько лет оккупирована австрияками. И коли отложить аннексию на более поздние сроки, то за это время, как говорил Ходжа Насреддин, либо шах помрет, либо ишак.
Полковник разливался соловьем — он принадлежал к движению младотурок, только что заставивших султана восстановить конституцию и упирал на идеологическое сходство с “младороссами”. Что характерно — сходство было, и еще какое. Ограничение монархии, конституция, образование, даже права женщин! Вот он и лил в уши, что двум идейно родственным течениям надо поддержать друг друга. Вы нас — в Боснии, мы вас — в праве прохода через Проливы.
И все бы хорошо, только я помнил, что это те самые младотурки, которые будут воевать против России через шесть лет. И резать армян. И мутить Среднюю Азию — лидера младотурок Энвер-пашу грохнули красные кавалеристы, когда гоняли басмачей, если я ничего не путаю. Так что я в дипломатических выражениях сообщил ему сакраментальное “Я вас услышал” и быстренько завершил аудиенцию — меня давно ждали в Сызрани, куда я и отправился.
С остановкой в Москве. Спускать Гершельману мой домашний арест было никак нельзя, а то каждый губернатор решит, что ему можно со мной как угодно поступать. Вот я и вперся к губернатору без приглашения. Зато с двумя орлами Туркестанова, коих “одолжил” у него ради такого дела. Нет, арестовывать губера я не собирался, у нас закон и порядок, офицеры мне были нужны для того, чтобы пройти секретарей да адъютантов без драки. Вот я и прошел.
— Здравствуй, Сергей Константинович, здравствуй! — обратился я к военному в мундире при эполетах и с приметными “мефистофельскими” бровями вразлет. Перед поездкой я посмотрел досье на Гершельмана. Боевой офицер, много воевал, был контужен. Последние годы сильно ударился в черносотенство, начал спонсировать правых. Союз русского народа так и вовсе имел главную штаб-квартиру в Москве. Тут им было полное раздолье.
— Да… как... ты… вы… — он совершенно не ожидал увидеть меня вот так, у себя в кабинете и без доклада.
— Да вот так, друг дорогой, — я придвинул кресло и уселся в него, наблюдая, как генерал наливается дурной кровью. — Что согласно Своду законов Российской империи положено за арест неприкосновенного лица?
Тут из приемной в громадный губернаторский кабинет просочился секретарь с папочкой, я благосклонно кивнул и тот принялся выкладывать перед Гершельманом листки и нашептывать на ухо. Слова “двое, из КГБ” я уловил отчетливо. Уловил их и генерал — кровь отхлынула.
— Вот-вот. Но в уважение ваших военных заслуг и крепости в православии, хочу решить по-любовному.
Если бы я начал козырять решением Столыпина, гнуть пальцы — еще бы неизвестно чем все закончилось. Но я решил поступить по-другому.
— Вот, прочтите.
И я передал записку Николая, в которой император настоятельно советовал генерал-губернатору подать в отставку. Обещал пристроить его на вакантную должность главы дворцовой полиции. Неплохая такая синекура с доходом под сто тысяч рублей в год.
— Полагаю, так будет лучше для всех.
Глава 9
Из Москвы в Сызрань я ехал уже в статусе почти главы государства. Охрана, министерский, литерный поезд с вагонами из красного дерева и “зеленой улицей”. Услужливые официанты и проводники, даже приветственные оркестры в Рязани, Ряжске… Если в первом городе уже было отделение небесников с иоанитами, то в Ряжске к поезду прорвалось делегация из местных земств. Вывалили на меня кучу проблем, главная из которых — это урезание полномочий по Уложению 90-го года. Контрреформа цвела и пахла, в западных губерниях земств не было вообще. Не разрешены-с. Как бы невзначай не самоопределились куда-нибудь в сторону Европы...
Непорядок. Губернское самоуправление я собирался развивать по-максимуму. Дороги, школы, больницы, суды, даже какую-то местную полицию с избранными “шерифами” — все это вполне можно было разрешить. Точнее не только разрешить, но в первую очередь профинансировать, оставив в регионах часть налогов. Но только после того, как в закончится реформа спецслужб и в каждой из губерний будет полноценное отделение КГБ вместе с полицейской стражей. Иначе получится как в Финляндии. Вот приняла Дума единогласно закон об отмене финских привилегий, в Суоми ожидаемо полыхнуло. Как это так? Православных в Финляндии уравняют с нами в правах? Налоги мы будем платить не в казну княжества, а прямо в имперскую? Призыв в армию??? И сейм наш распускают?
Слава богу, полыхнуло вяло, без огонька. Финны поднялись на забастовку, объявленную всеобщей, попытались заблокировать работу железной дороги и портов. Вооруженных стычек не было — этому способствовал быстрый ввод войск, благо Хельсинки были всего в 300 километрах от Санкт-Петербурга.
Редигер мигом распорядился задействовать силы флота, перекинул на север-запад пару пехотных дивизий. Столыпин лично отправился увещевать депутатов Сейма. Так сказать объяснять им “новую политику партии”. Пряником вез проект железной дороги с поставками дешевого зерна и льготный налоговый режим для вложений вне Великого Княжества Финляндского. Которое теперь превратилось просто в финскую губернию — полякам приготовиться.
Очень помогло то, что за 1905-1907 года сильно проредили местных “активистов” и прочих радикалов, при этом местные социал-демократы набрали при выборах в сейм почти сорок процентов голосов. Вот на них я и натравил остатки левых из Думы — а что это вы, господа хорошие, за национализм топите? Вы же интернационалисты. И никто у вас ни языка, ни школ финских не отбирает.